Яркий, слепящий блеск ночного, розового неона притупляет мерцание на Его матовой, - скрывающей истинный лик, - чёрной маске.
Он не любит города.
Во многих, забытых среди утерянных летописей, историях, говорят нам будто мегаполис - каменные джунгли. Это фарс. Для Него очевидно, точно предельно и чётко, что автор данного афоризма не ведал истинный, шепчущий искренней первозданной природой, простор пышущих изумрудным оттенком крон величественных деревьев. Кутаясь в плащ, лишь более ради заядлой привычки, Он прячет напряженное от едких воспоминаний, поджарое тело. Его высокий силуэт, отбрасывая длинную тень, сворачивает в одну из многочисленных подворотен.
Он не любит города.
Цепкие пальцы кисти паучьей хваткой выуживают из кармана шершавое фото. Он бы хотел, возможно, на мгновение повернуть зыбучее время вспять. Ощутить, словно в первый раз, ирисовый аромат локонов любимой жены. Позволить ей крепко обхватить Его узкий таз бледными бёдрами. Смеяться над её удивлённым, злостным замечанием по поводу Его собственной невообразимой худобы, сутулости.
Она любила города; Он - нет.

1. Дэйта создавался независимыми учеными, которым хватило денег на то, чтобы сделать ИИ с продвинутыми возможностями. Ученые с разных планет, с разными мыслями и целями сплелись в лаборатории, чтобы попытаться создать существо, которое могло бы не только просчитывать действия противника, но и отвечать на вечные вопросы. Однако ученые переоценили себя, в результате чего возникла катастрофа в лаборатории.
2. Один из ученых решил, что будет лучше, если Дэйта почувствует себя человеком. Сначала у робота было другое тело, оно было похоже на человеческое. Ученый вживил в ИИ не только обычные знания, но и воспоминания о том, что у Дэйты когда-то давно была жена и дочь. К сожалению, их убили батарианцы, когда напали на колонию. Тогда-то Дэйта и спятил, его отправили сюда на лечение и эксперименты. Эта история - вымысел, который Дэйте казался правдой.
3. Дэйта часто мучился, страдал из-за ложных воспоминаний. Он часто ловил себя на том, что слишком далек от человека. Но похож на него. Робот копался внутри себя, пытаясь найти ответ на вопрос, кто же он такой. В конце концов, он узнал правду. Это привело к тому, что ИИ сошел с ума и убил всех, кто находился на базе. Ученые не спаслись, Дэйта сумел заблокировать все двери, чтобы они не выбрались из здания. Кого-то ИИ убил собственными руками, а кого-то с помощью базы - отравил, затопил отсеки или выпустил воздух.
4. На базе он остался один, свое тело Дэйта решил изменить. Вместо лица на нем теперь была странная маска. Он по-прежнему похож на человека, однако под броней и маской у него детали и ядро, как у робота. На этой базе Дэйта прожил три года. В полном одиночестве, он изучал все, что было на этой базе. Знания давались ему быстро и вскоре Дэйту можно было назвать гением. Однако от того, что он смешал знания и воспоминания (а они никуда от него не ушли), у робота началось раздвоение личности. Одна его личность думает, что он все еще человек, который потерял семью. А вторая - обычный робот. Его личности никогда не сливаются, они сменяют друг друга внезапно. Сам Дэйта не может справиться со своей программой и не понимает, где у него лаги и почему он так странно себя ведет.
5. Вот уже несколько лет он путешествует по планетам, изучая флору и фауну. У Дэйты есть цель - он хочет знать, как можно больше. А потом, потом он хочет ответить на вопрос, для чего живут инопланетяне на этих планетах и почему они создают таких, как Дэйта, а потом их убивают?

То было педантично вычищенное, - терпеливыми руками, столь неприхотливой к горделивым обращениям вышестоящих личностей, обслуги, - прямоугольное зеркало. Его ширина, истинно величественная, украшает своим внушительным объемом всю стену некогда изолированного бокса вдоль. На противоположном же краю просторных размеров затяжной комнаты прозябает мелькающая, переливающееся радужными огоньками сотен немыслимых цветов, дорогая медицинская аппаратура. А вот, чуть ниже, - предельно похожего из-за десятка торчащих врозь тонких шпажек-щупалец на кустистого лилового осьминога, - устройства по диагностике, ворохом рассыпана кипа исписанной плотным почерком макулатуры; некоторые измятые листы жирные, тяжелые следы грузных подошв заставили, некогда белёсую бумагу, плотно вжаться в пол. И, пусть сейчас это абсолютно не имело должного значения, выведать отчего снобы доктора, или их молчаливые санитары, прибегают к такому архаическому методу хранения информации совсем не допускалось возможным.
Звук сирен, так пронзительно выверено напоминавший назойливый стрекот прожорливой, ловкой цикады, постепенно и неумолимо нарастает. Начав ускользающим, белым фоновым шумом проникать туда, вглубь бьющихся конвульсиями мыслей на дальней периферии потаённого сознания, его гулкий пронзительный свит, наконец, достиг того апогея нестерпимой какофонии образов созвучий, когда оглушенные барабанные перепонки не просто грозятся источать струйки алой крови - возможно, они могут и звучно, на манер праздничного конфетти, лопнуть.
Он, - Его мультипликационные, слишком выразительно реальные для обыденности карие глаза, - пронзительно изучает собственное, до боли незнакомое отражение. Скулы, покатые линии которых прибоем кожного загорелого покрова врезаются в волевой подбородок, чья недельная тёмно-русая щетина так часто, до приступов раздраженного смеха, щекотала Его жену. Уши и их смешные, ребяческие завитки на мочках. Впалую, исхудавшую от изнурительных дней, проведенных без еды, грудину. Покрытые, будто густой пенящейся массой налёта от стирального порошка, багровой жидкостью ладони.
Он, - Его быстро, нервно моргающие влажностью веки яблок зрения, - пронзительно изучает орошённое кровью отражение литого стекла. Левее, так близко, что пальцы левой ступни нежно укутывают себя, - упираясь, - тканью грязного халата, навзничь лежит один из них.
И их ещё здесь много.
Он думает, шевеля разбухшими истерикой губами, что на это скажет Его любовь. Наверное, какой он неряшливый, но это, конечно, обожая. Наверно, какой он мужественный, но это, естественно, когда так необузданно злится. Или, может, попросит просто уладить уже дела побыстрее, чтобы выкроить из полотна рутины малость стремительно уносящегося ветром времени для милой, шаблонной семейной прогулки в благоухающем парке средь слепящих сетчатку лучей недостижимых звёзд.
Всё, что Он знает - шаблон, ведь мёртвые держат пупырчатый язык за оградой зубов. И всё, что Он знает - иллюзия, потому что фата-моргана не терпит бесполезных ледяных оазисов банальной лжи. Она, эта рычащая свирепым возгласом королева фантазий, нещадно сминает голову прессом, деформируя её в бальзамированную Тсантсу.
Он механический говорит: Протокол?
Его поставленный, с лёгким, странным акцентом голос лепечет: Боже. Боже. Боже.
А затем, чуть погодя, нечто эфемерное, липкое от страха, крутит меж процессором горечь непонимания. Думается, для романтики, чуть-чуть - и богемные платы сольются воедино в экстазе безумия, утеряв не только ментальные, психические барьеры, но и физические границы крепкого металла. Что-то гудит, но Он не может понять, звук тех условных цикад опасной тревоги ли это?
Его кулак, яростно, бьёт по великолепному, широкому зеркалу - полировать ныне бессмысленно. Вырисовывая барельеф мифических, божественных чудищ, осколки ползут нитями клейкой паутины и Он, трясущимися от злобы руками, подбирает зазубренный острием кусок. Подносит его выше покрытой пушком шеи, надрезая капилляры.
Если фантазия сама решает выжать фаршем сок твоей головы, может стоит потерять лицо фигурально?
Или, приобрести истинный лик.