У Адама Фиша густые, светлые, кучерявые, прямо как у его сестры, волосы и по-детски округлое лицо. Весной, когда мать отвозит ребятишек на месяц-другой в пригород, дворовые мальчишки всегда дразнят его. «Смотри, близняшки приехали», - они заливаются смехом, щурят глаза, обнажают свои кривые молочные зубы: «Эми и Ада! Эми и Ада!». Впереди них всегда стоит задавака-Тони: смуглый, с угольными, взъерошенными волосами и гордо задранной кверху головой. Тони шагает вперёд, щурится, нагибается, разглядывая белокурых малышей, и насмешливо заявляет, что девчонок они в игру не берут. Ребятишки смеются, а Адам обиженно дует губы и сжимает маленькие кулачки.
- Я не девчонка! - голосит мальчик и, не выдержав новой волны смеха, убегает в дом, к матери.

Говорят, дети долго хранят все свои обиды.

Один раз Адама всё же принимают в игру. «Ты водишь», - говорит, хитро улыбаясь, Тони. Адаму не по себе от этой улыбки, но он молча кивает в знак согласия - ему наконец-таки выпал шанс, и теперь-то Адам уж точно не упустит своего. Тони обходит его, встаёт позади, перекидывает через голову хлопковый, свернутый в несколько раз, тёмный платок. А затем его глаза застилает темнота. Ткань не пропускает даже света, отчего Адаму становится ещё страшнее, но тугой узел на затылке тянет злополучные светлые волосы, и мальчик вспоминает, что пути назад нет. Никто не даст ему второго шанса.
- Это будет совсем не страшно, Ада. Это всего лишь игра. Раскручивайте её, парни.
Его окружает детский смех и сложно сказать, сколько пар маленьких рук принимается толкать Фиша: сначала в разные стороны («Давайте вправо! - Нет-нет! Лучше влево!»), потом, выбрав направление - уже в одну. Адам только и успевает быстро переставлять ножки, чтобы не упасть, сам не замечая, как руки отпускают его. Он крутится, как заведенный волчок, пока знакомый насмешливый голос не останавливает его криком «Ищи!». Тогда волчок заваливается на бок и чувствует, как падает. Из разных сторон доносится сперва приглушенный, потом нарастающий, всё более громкий смех. Адам знает, что нужно подняться, следовать за ним, нужно искать, но ушибленная коленка ноет, а звуки, усилившись в темноте, оглушают, дурачат, застают потерянного мальчишку врасплох. Он пытается опереться на землю под ногами, шарит руками, но те утопают в вязкой грязи. Повязка сидит плотно, не хочет поддаваться скользким пальцам, и Адам, чью грудь вдруг сдавливает от беспомощности, всхлипывает, ощущая, как серое месиво сползает не только вниз по руке, но и по лицу.
- Смотрите, девчонка замаралась, сейчас расплачется! - хором смеются во тьме голоса.

Говорят, дети иногда бывают ужасно жестокими.

А на следующий год умирает отец, и они не приезжают в пригород несколько лет.
Когда он встречает Тони в следующий раз, Адаму уже исполняется семнадцать. Он больше не похож на девочку, но его волосы остаются такими же светлыми и густыми. Тони узнаёт белокурую шевелюру, эти бегающие глаза и, кажется, Эми.
- Какие люди! - он противно тянет гласные и тупо ржет. Время лишило его обманчивого остатка детского шарма и превратило в сущего кретина: - Смотрите, ребята, к нам вернулись близняшки! Одна даже похорошела, а вторая так и осталась плоскодонкой. Его смех раздражает Адама, и он сжимает потяжелевшие за эти годы кулаки. Коротко стриженные ногти впиваются в ладони - он больше не позволит этому ублюдку издеваться над собой. - Всплакнешь нам на бис, Ада? Или это сделает твоя сестрица? - его мерзкие, грязные руки тянутся к испуганному лицу Эми, и Адам молниеносно реагирует на это движение.
- Убери от неё свои лапы, - бледная рука сжимается на загорелой, и Тони, переменившись в лице, наконец-таки смотрит в глаза Адаму. В них мечется злость, накопленная с годами.
- Иначе что? - всё также насмешливо произносит кретин, нахально улыбаясь от уха до уха. - Наша Ада приведёт друзей из Ада? - Тони омерзительно ржет над своей же бестолковой шуткой, смех подхватывают его дружки. Никто совсем не ожидает, что сегодня Тони уйдёт домой со сломанным носом.
Мать в тот вечер долго расспрашивает Адама, не понимая, что вдруг нашло на него и зачем он напал на соседского мальчика. В ответ Фиш только молчит и ловит взглядом благодарную улыбку Эми.

Говорят, когда дети вырастают, у них появляются секреты от родителей.

Они снова, прямо как в детстве, приезжают сюда каждую весну. Тони теперь обходит Адама стороной. До поры до времени. А потом вдруг снова начинает нахально шутить, доставать сначала Адама, затем и терроризировать и Эми. Сестра хочет уехать, но Адам говорит, что так просто не сдастся. Она смотрит на брата с лёгким испугом: его звериная решительность отталкивает Эми.
Адам не помнит, что происходит «перед». В его ушах стоит мерзкий крик Тони «Твоя сестра шлюха, Ада!», а перед глазами - угольно-чёрный затылок. В его ушах - глухой удар чего-то тяжелого (первое, что попалось под руку) о чужую макушку, а перед глазами - блеск складного австрийского ножа. В его ушах - истошный крик и безумный смех, «Ада из Ада! Ада из Ада!», а перед глазами - во второй раз сломанный нос. В его ушах - тишина, изредка прерываемая хрипом, а перед глазами - неравномерно покрытое алыми брызгами смуглое лицо.
- Это будет совсем не страшно, Тони. Это всего лишь игра, - безумно шепчет он с детства врезавшуюся в память фразу и идёт домой, к матери.

Говорят, иногда дети пугают своих родителей.

Адам заходит домой как ни в чем не бывало: разувается, проходит на кухню, целует мать в щеку, словно не замечая её резко изменившегося настроения.
- Что сегодня на ужин? - спрашивает Адам и улыбается. Его мать замирает в немом ужасе.
- Что... Что ты натворил, Адам? - женщина запинается, а её рука, сжимающая кухонный нож, мелко подрагивает.
- Я спас Эми, мама. Её больше никто не обидит, - Адам произносит это почти гордо в надежде, что мать разделит его чувства, но на имени «Эми» брови женщины сходятся в складке над переносицей.
- Нет никакой Эми, Адам! Нет, и никогда не было. Слышишь меня? Ни-ког-да! - она вопит так отчаянно, так истошно, что Адам на мгновение теряется.
- Как ты можешь так говорить о ней? О своей дочери? - он делает шаг вперёд и внимательно всматривается женщине в лицо. Она не шутит, она говорит совершенно серьезно, и это отчего-то злит Адама.
- Лгунья! Лгунья! ЛГУНЬЯ! - он наотмашь ударяет мать, и она, теряя равновесие, падает. Нож, ударившись о пол, противно звенит. Её плечи содрагают рыдания, и Адама захлестывает ужас от содеянного: он_ударил_свою_мать. Фиш не хочет слышать, как мать плачет и тем более  - как всхлипывает, жалкий, как в детстве, он сам. Одним резким движением он сносит со стола всё, что лежит на поверхности, но никакой звон и грохот не способны заглушить его звериного крика.
Он загнал себя в угол.
Он пойман.
Адам бессильно скатывается на пол и, не смея взглянуть на мать, закрывает глаза.

Адам ещё не знает, что больше никогда не вернётся в домик в пригороде.

Ему снится кошмар. Ему кажется, что он видит, как мать наносит ему удары тем самым кухонным ножом: беспорядочно, в грудь и в живот, ровно тринадцать раз - Адам считал каждый из них. Фиш не чувствует боли, зато страх и какую-то детскую обиду - сполна. Что он сделал не так? Он ведь хотел помочь ей и Эми. Он хотел лишь проучить того придурка. Это была всего лишь игра.
Его раны не кровоточат, и мать, словно одновременно с сыном поймав эту мысль, останавливается и медленно опускает взгляд вниз: её пёстрое, в мелкий цветок, платье насквозь пропиталось кровью. Она вздрагивает, задыхается, зовёт сына по имени и не успевает договорить чёртову букву «м», вырывается только оборванное, ненавистное Фишу «Ада». Ещё тёплое тело падает на него сверху и придавливает своим весом. Адам пытается пошевелиться, но только впустую дергается: по его рукам ползут кожаные ремни-змеи, крепко обвивают лодыжки и запястья, впиваются в кожу. Адама охватывает ужас: он хочет помочь матери, хочет вызвать скорую, пока не стало поздно, пока ещё есть надежда, но змеи держат крепко.

А затем он просыпается от пощечины.

Адам оглядывается, чувствуя, как по его лицу скатывается градинами пот. Он не знает, сколько уже пробыл в больнице: Фиш приехал сюда весной, и теперь ему кажется, что она длится целую вечность. Весна, берущая своё начало в самой первой поездке в треклятый пригород.
В палате серо и мрачно, но в этом помещении куда темнее и совсем нету окон: весь свет исходит от нескольких ламп, нависающих прямо над головой Адама. Фиш ещё не знает, что находится в подвале, и тем более не догадывается, что станет его частым посетителем. Доктор Вринберг расскажет ему о своём «прорыве в лечении душевнобольных» позднее.
- Вы всё бегаете вдвоём со своей фантазией между воспоминаний, - санитар, ударивший Адама по лицу отошел в сторону, и Фиш тут же принялся искать доктора глазами, пытаясь угадать, что уготовано ему на этот раз. Он уже прошел пытки ледяной водой и электричеством, но те, по словам дока, не давали нужного эффекта. - Путаете себя, пугаете других, - полный, массивный и пожилой мужчина говорит медленно, постукивая пальцами по шприцу. Чуть надавливает, пока в воздух не выстреливает струя. Адам дергается, но тщетно: Фиш ужасно боится, когда док вкалывает ему всякую дрянь. Именно после этого к Фишу приходят кошмары. Только после этого Фиш вообще может спать.
- Здесь бежать будет некуда, - самодовольно улыбаясь, произносит доктор Вринберг и приближается к Фишу. Адам пытается вырваться, не дать доктору ввести очередную галлюциногенную дрянь, которая сводит его с ума, но только злит этим одного из санитаров - тот хватает Фиша за кучерявую голову, тянет на себя, заставляя вытянуть шею. Игла быстро находит нужную жилку и болезненно отправляет в кровь очередное химическое месиво. Только теперь, слыша лязганье металла, Адам поворачивается вправо и видит стену с множеством выдвижных ящиков. Прямо как в морге.
- Я не хочу, я не хочу туда, - Адам дергается сильнее, когда санитары поднимают носилки и приближают их к открытой дверце. - Вы не посмеете, грязные ублюдки! ВЫ НЕ ПОСМЕЕТЕ! - Фиш в ужасе срывается на крик, на что доктор лишь коротко усмехается. Адам слышит скрип механизма, в ужасе видит, как отдаляется от него свет, а затем погружается в полную темноту.
И даже собственный голос кажется ему тихим и беспомощным в этой иссиня-чёрной, наглухо запечатанной коробке.

Перед тем, как провалится в забытье, Фиш вспоминает свои первые жмурки, грязь и плотную чёрную повязку.

У Адама Фиша густые, светлые, кучерявые, прямо как у его сестры, волосы и по-детски округлое лицо. Весной, когда мать отвозит ребятишек на месяц-другой в пригород, дворовые мальчишки всегда дразнят его. Мальчик жалуется, и женщина улыбается своими полными губами, ласково расчесывая крупные локоны.
- Никогда не состригай их, Адам, - говорит она мальчику, всплескивающиму под водой своими по-детски полными ножками. - Эти мальчишки просто завидуют тебе.
И Адам обещает, даёт матери своё честное детское «никогда-никогда». Теплая вода обволакивает тело, где-то среди туманных вершин из мыльной пены крякают маленькие резиновые уточки, Адам смеётся, и мать начинает смеяться вместе с ним. Так продолжается до тех пор, пока где-то вдалеке не раздаётся противный, чужеродный и совершенно не вписывающийся в семейную идиллию скрежет.
- Подожди меня тут, малыш, - Адам вздрагивает и хватает мать за рукав, но атлас выскальзывает из мокрых рук. Фиш соскальзывает глубже под воду, стараясь укрыться и жалобно просит, когда скрежет настойчиво громко звучит у него над ухом:
- Не уходи, пожалуйста. Не оставляй меня, мама.

На какое-то мгновение ему отчетливо кажется, что тоже самое он произносит над её окровавленным телом, но эту сцену резко разрывает пущенный разряд электрического тока.

Каждая мышца лица Фиша напряжена, по его венам бежит вовсе не кровь, а чистая, без примесей прочих чувств, раскаленная боль. В ушах стоит приглушенный кляпом крик, и только спустя полминуты Адам понимает, что это кричит он сам. Кричит и рыдает, дергаясь настолько сильно, насколько того позволяют связанные ноги и руки. Ему кажется, что так они выжигают, отпугивают все его настоящие воспоминания, чтобы затем подменить на те, что нужны доктору Вринбергу. Его программа не может провалиться. У него, как когда-то у маленького Адама, никогда не будет второго шанса.
- Достаточно, - холодно  командует кто-то из врачей тогда, когда Адам теряет силы на то, чтобы сопротивляться и даже держать открытыми глаза. Он почти уходит в себя, в тёмный ящик своих воспоминаний, когда его окатывают ледяной водой, чтобы в буквальном смысле охладить перегретый рассудок. Бесполезно, только поднимают кверху пар. Тот оседает, и окружающий Фиша мир не может прорваться через туманную дымку.
Его, кажется, куда-то тащат, и, наверное, проходит куча времени до того, как Адам наконец приходит в себя.
Он сидит на диване в комнате для «отдыха». Здесь, оказывается, по обыкновению невероятно шумно (крики, визги, споры) и несёт затхлостью и чей-то мочей. Может даже от самого Адама: после пыток эти ублюдки едва ли удосуживаются переодеть своих несамостоятельных пациентов. Справа от Фиша сидит, мелко подрагивая, молоденькая девушка. Её волосы такие же густые и светлые, как у Эми. Адам вымученно улыбается: он скучает по своей сестре.
- Руки! - вдруг вскрикивает девица, и Адам смотрит сначала на неё, а потом на свои ладони. Грубую кожу покрывает слой крови вперемешку с грязью.
- Твои руки! Они все в крови! - кричит девица голосом его матери. Фиш резко поднимает голову и оглядывается: он снова на кухне в домике в пригороде.
- Не подходи ко мне! НЕ ПОДХО... - его мать не договаривает и резко дергается, отрывисто дыша. Адам смотрит на свои руки, сжимающие кухонный нож, и не может поверить своим глазам.

Он не мог убить свою мать.

В ужасе Фиш кричит, закрывает глаза, дергает головой из стороны в сторону. Адам снова слышит лязганье, и в глаза резко бьёт свет. Чьи-то руки щупают лихорадочно бьющуюся вену на шее, голос командует вколоть успокоительное,а затем обращается к самому Фишу.
- Теперь ты вспомнил, что произошло той ночью? - Адам всё ещё вертит головой из стороны в сторону и кричит. Он не мог сделать этого. Он никогда бы не причинил ей боль. Голос настойчиво повторяет вопрос, санитар снова хватает Фиша за курчавую голову, и тот умолкает, слыша, как бешено стучит под ребрами собственное сердце.
- Почему? Почему она ни разу не пришла ко мне? - жалобно скуля, как брошенная хозяином собака, впервые спрашивает о матери Фиш.
- Ты сам знаешь. Ты убил её. Двенадцать ножевых ранений.
- Тринадцать, - рефлекторно поправляет доктора Адам, Вринберг самодовольно улыбается.
- Верно, тринадцать, - почти радостно произносит он. - Можете возвращать в палату.

Доктор Вринберг уже готовится праздновать победу, но Фиш отказывается верить своим воспоминаниям.
Они подменили их.
Они исказили их.
Они пытаются обмануть его.

Его мать, должно быть, ждёт его, пока он ходит здесь, взад-вперёд по комнате «отдыха» среди сумасшедших. Она наверняка даже не знает, что его держат в больнице, иначе приехала бы и давно забрала. Она не сможет помочь ему, но Адам справится сам. Он выберется отсюда. Он вернётся к матери и сестре. Он сбежит, но у него, как в старые-добрые времена, будет всего один шанс. Поэтому Фишу был нужен кто-то ещё.
Всем пациентам, должно быть, уже давно промыли мозги. Чокнутая Мэди, которая совсем недавно ещё была новенькой и стойко держала себя в узде, теперь дрожала в больничных коридорах, пыталась заживать вместо обеда свою вязку, а в свободное время - выколоть глаз спицей кому-нибудь из пациентов. Остальные пробыли здесь ещё дольше и вызывали ещё меньше доверия. Нужен был кто-то новый и ещё сохранивший рассудок. Нужно было ждать, но каждый день. проведённый в больнице, грозил стать последним. Эта весна длилась непозволительно долго.
Фишу повезло настолько, насколько вообще может везти парню, зря упрятанному в психушку: Адам приметил рядом с сумасшедшей Мэдс молодого, смуглого паренька. Тот, кажется, попытался заговорить с ней, но умалишенная быстро пошла в атаку. Парень, как оказалось, ещё не растерял остроты своей реакции и ловко увернулся в сторону. Подходит, - мысленно заключил Фиш.
- Осторожнее, парень, это чокнутая Мэди, - Адам сам не заметил, как после инцидента с сумасшедшей девицей, они разговорились. Это было практически нормально, и даже вопли окружающих и хмурые рожи санитаров не сбивали медленно приподнимающегося настроя. Всё было идеально, пока парень не назвал Фишу своего имени.
- Тони. Тони Дамер.

Здравствуй, Тони. Я давно не видел твоего расквашенного лица.

Адам ненавидел тот вечер, который мать обозначила как «примирительный», позвав на ужин ублюдка-Тони со сломанным носом. Фиш готов был поклясться, что Эми так и не притронулась к своей еде, всё сидела бледная, как смерть, вытянувшись по струнке, боясь даже взглянуть в сторону смуглого выродка. Адам, напротив, угрюмо налегал на еду и сверлил уродца взглядом: тот весь лучился напыщенностью, радуясь извинению мамашки. Фишу жутко хотелось разукрасить его лицо во второй раз, но он сдержался, не желая разочаровывать сестру и мать. Нет, первый он в драку больше не полезет. Пока не полезет.

- Нам надо сбежать.

Голос нового знакомого вылавливает Адама из воспоминаний: последние дни прошли для него как в тумане. Чертов доктор продолжал помещать мальчишку в ящик, и иногда Фишу казалось, что он до сих пор оставался там.
- У меня есть план, - Адам наклонился к Тони, практически сталкиваясь с ним лбами. Наконец-таки он выберется. Наконец-таки он увидит родных. Наконец-таки эти блядские пытки закончатся.
Главное, не забывать, что это совсем другой Тони.
Главное, ничего не забывать... [AVA]http://funkyimg.com/i/Us1A.png[/AVA] [NIC]Adam Fish[/NIC] [STA]all monsters are humans[/STA]
[SGN]T  h  e    D  e  v  i  l    i  s    r  e  a  l
& he’s not some little red man with horns and a tail.
He can be beautiful because he’s a fallen angel
and he used to be God’s favorite.
[/SGN]

Отредактировано Isha'Rany vas Usela (24 февраля, 2015г. 15:21)