Сон разума порождает чудовищ.
Франсиско Гойя
Разумный человек не подвержен суевериям и примитивным предубеждениям. Лишь невежество и ограниченность порождает богов и демонов. Ведь лишь необразованному человеку, не понимающему элементарных законов природы, необходимы высшие силы для того, чтобы его картина мира обрела целостность. Только невежда нуждается в топорных объяснениях мира, как сотворенного божественной сущностью. Как дикарь с острова Пасхи, который при виде дождя представляет себе слезы некого божества, обитающего в облаках. Который в раскате громе слышит божественный рык, а в пламени костра бесов и демонов.
Маркус Захария Линд не считал себя невеждой. Он не посещал воскресную мессу, предпочитая тратить свои воскресные утра с куда большим толком и смыслом. Обычно он просыпался около пяти утра и начитал свой день уже через полчаса за работой. Маркус был человеком науки. Он верил в факты. В эмпирические знания. И в то, что можно было доказать математически. Маркус был врачом, он разбирался в кровеносной и нервной системах человека. Он знал где именно находится какой раздел мозга и на какие участки нужно было направить определенное количество тока, чтобы получить необходимый результат. Он был знаком с взаимосвязью характера и формы черепа, мог определять психические расстройства по чертам лица и заболевания внутренних органов по консистенции и цвету мочи. Маркус видел мир и человека как некую математическую модель, в которой всё было логически обосновано и обусловлено.
Ведь он считал себя разумным человеком, просвещенным и стоявшим выше обывательских фольклорных заблуждений. Он знал, что за спиной коллеги шептались о нем. Называли атеистом и безбожником. Но это было неправдой. У Макруса был свой бог. Наука. Он поклонялся ему каждый миг своей жизни. Он молился ему, когда окунал перо в чернильницу и, аккуратно стряхнув излишки чернил о край сосуда, ровным почерком выводил свои умозаключения и доводы на желтоватой бумаги очередной толстой тетради, коих он исписал уже не один десяток. Он молился своему божеству, когда препарировал подопытные образцы, сосредоточенно орудуя скальпелем и отделяя сухожилия и кровеносные сосуды, обнажая нервы и органы, чтобы потом скрупулезно занести свои наблюдения и результаты в журнал эксперимента. Он молился своему богу, когда наблюдал за химической реакцией различных элементов, когда направлял электрический ток - это чудо научного прогресса - сквозь проводящие его материалы. Он молился своему божеству, когда принимал пациентов, ставил диагнозы, назначал лечение, принося их недугу в жертву своему богу. Он молился ему наедине с собой, когда он, сидя неподвижно в кресле, в уме перебирал возможные варианты и способы решения какой-либо задачи.
Маркус соглашался на домашние визиты из самых меркантильных побуждений. Ему нужны были деньги. Научное оборудование стоило немало, лаборатория требовала постоянных финансовых вливаний, но дохода не приносила никакого. Зато больные приносили. Несколько камней в почках, парочка желудочных колик, сердечной недостаточности, нервных срывов и можно было уже заплатить счет за электричество на этот месяц. Именно с этой мыслей он пришел в тот дом. С мыслей о неоплаченных счетах, об отключенном отоплении, об угрозах квартирной хозяйки выставить его вон. И ведь у старой девы, как на зло, даже не оказалось никакого хронического заболевания, которое он мог бы лечить потихоньку в обмен на крышу над головой.
По всему выходило, что заболевании юной девицы не представляло из себя ничего из ряда вон выходящего. Всего лишь психопатическое расстройство, бредовое состояние, которое является частным спутником истерии. Маркус не удивился, что вызвали его. Среди коллег, которые его хоть и не слишком жаловали, но всё же не умаляли его заслуги, повелось спихивать ему тех своих пациентов, от которых бывало много мороки. К тому же он специализировался, как раз на умственных недугах. "Умалишенного лишь умалишенный способен уразуметь, " говорили они за его спиной, считая, что он не слышал. Маркус не возражал против подобной репутации, пока она не выходила за рамки профессионального сообщества и приносила ему хоть какой-то доход. Да и какая разница что о тебе думают невежды, если ты знаешь, что прав.
Пожилой мужчина встретил его в холле и провел наверх по лестнице. В коридоре размеренно тикали огромные напольные часы, отсчитывая секунды. Чернокожий слуга, открывший входную дверь, деликатно исчез вглубь дома вместе с его пальто и шляпой. Дверь одной из комнат приоткрылась, оттуда высунулось заплаканное девичье лицо. Пожилой мужчина коротко глянул на ее, и девушка тут же поспешила скрыться. Из-за захлопнувшейся двери послышались сдавленные рыдания.
Племянница, которой "нездоровилось", как выразился хозяин дома, лежала на смятых простынях, одеяло было сбито в бесформенную груду в ногах. Она металась по постели с открытыми глазами, в которых застыл характерный для помешательства ужас. Слушая тихие пояснения дяди, Маркус рассматривал пациентку, отмечая мышечные спазмы, горячечную бледность и испарину на коже. Темные волосы девушки разметались по белой, пропитанной потом подушке.
Старик всё еще говорил у Маркуса над ухом, пытаясь что-то прояснить, с тревогой в голосе и озабоченностью во взгляде. Однако, его слова уже никак не могли помочь, они лишь звучали мешавшим фоновым шумом, отвлекая от эмпирики.
- Посмотрим, чем я смогу помочь, - прервал его Маркус, шагая ближе к кровати. Девушка повернула голову и на миг сфокусировал взгляд на нем. Но это, судя по всему, давалось ей с трудом. Ее голос, когда она произнесла следующую фразу, прозвучал хрипло и надрывно. Старик тут же оказался у края ее постели и схватил ее руку, со слезами на глазах успокаиваю племянницу.
Маркус поставил саквояж на стол, краем глаза скользнув по страницам раскрытой книги. Что-то религиозное. Он мимолетно оглядел комнату, распятие над кроватью, четки на столе, библия на книжной полке. Обычная комната богобоязненной молодой девушки. Щелкнули замки и саквояж распахнулся, обнажив врачебные принадлежности. Маркус достал стетоскоп и вернулся к постели. Пациентка резко мотнула головой и уставилась на него горящими темными глазами. Ее взгляд, казался, пронзал его насквозь, заглядывал в самую душу. Маркус чуть опешил. Но тут наваждение кончилось, глаза Морган вновь затянуло пеленой безумия и с ее языка срывались невнятные фразы о боге. Голос звучал непривычно грубо для столь юной особы.
- Позвольте вас осмотреть, мисс, - как можно мягче проговорил Маркус, осторожно беря ее за руку. Кожа девушки была горячей и чуть влажной от испарины, пульс учащенный. Она пылала и бредила. Грудь под промокшей ночной сорочкой поднималась и опадала, когда он приставил к грудной клетке стетоскоп. Дышала она надрывно и неглубоко. Маркус сощурил глаза, отмечая цвет и состояние кожных покроев, температуру тела, ширину зрачков и частоту сердцебиения.
Где-то тикают часы. Дядя замолк и отошел к двери, не мешая доктору. Морган лежит на смятой простыне, как труп на столе патологоанатома, только глаза следят за движениями Маркуса, подобно мелких юрким зверькам метясь вслед за его руками.
К тому моменту, как вновь прозвучал ее голос, Маркус уже успел так глубоко уйти в свою привычную рутину, что даже не сразу понял, кто именно к нему обращался. Слова об огне и криках. Адское пекло. Широко распространенная суеверная чепуха, которая зачастую видится набожным больным в бреду. Он понимает глаза на ее лицо и вновь встречается с ее взглядом, обманчиво ясным, но совершенно безумным в одно и то же время. Любопытно.
Ее пальцы, пылающие и влажные, коснулись его лица в почти что интимном жесте. Маркус нахмурился, но руку ее не остановил, продолжая наблюдение. Ее поведение укладывалось в рамки психосоматического расстройства. Осталось лишь найти очаг заболевания. Ту болезнетворную ткань в организме, что отравляла ее разум, что отравляла ее кровь. Верно, флеботомия должна облегчить ее состояние.
- Мне необходим таз и несколько свежих полотенец, - обратился он к дяди, тот кивнул и поспешил давать распоряжения. Вернувшись к своему саквояжу, Маркус принялся извлекать из него необходимые инструменты для процедуры. Скальпель блеснул на свету.
Замечание об экспериментах чуть не заставило его выронить инструмент. В сердце помимо воли разлилось неприятное, едкое чувство паники и почти животного испуга. Как? Откуда? Маркус кинул быстрый взгляд на дверь, но хозяин дома еще не вернулся и не слышал слов племянницы. Паника исчезла так же быстро, как и возникла. Откуда это может быть ей известно? Никто ведь не... Он сглотнул и впервые посмотрел на девушку на кровати с недоумением и легким удивлением. Девушка успела сесть, облокотившись спиной о стену, голые колени выглядывали из-под подола ночной сорочки. Волосы взлохмачены, на лице безумная улыбка.
- Друзьями? - сам не понимая почему, переспросил Маркус, неспешно возвращаясь к кровати. В темных глазах Морган пылало пламя безумия и истерического веселья. Но откуда ей известно? Тут дверь открылась и на пороге показался чернокожий слуга с металлическим тазом. За дверью маячил дядя Морган. Маркус вновь нахмурился, глянул на протяную к нему девичью руку, на скальпель в своей руке. Таз со звоном опустился на пол. Маркус качнул головой.
- Кровопускание улучшит ваше состояние, мисс, - нейтральным докторским голосом проговорил он, беря Морган за руку. - Прошу вас, лягте обратно.
крутобедрой)
Концовку я сжевал, знаю.
[ava]http://se.uploads.ru/OuQxn.png[/ava]
[NIC]Marcus[/NIC]
