Я помню, в тот день мне больше всего запомнилось солнце. Когда работаешь в шахте, начинаешь как-то больше ценить свежий воздух и солнечный свет, чем обычно. Может, просто потому, что они ассоциируются с перерывами от тяжёлой работы и какой-никакой, а свободой. Разумеется, никто не произносил слово "рабство", но все вокруг знали, что это оно и есть. Не отвечая на миллионы "почему" и два миллиона "зачем", все просто делали то, чего от них хотели. И мы делали это в том числе. До того дня я совсем не помню, когда взирал на мир с точно таким же презрением - то ли увеличили нормативы по работе, то ли нас просто заставляли работать на износ - кто теперь расскажет... Словом, я тогда грезил о какой-никакой, а революции. Бунте. Мне было тошно и мерзко видеть унылых и отчаявшихся людей без цели и я чувствовал, что одному лезть в те дела мне точно не стоит. Я понимал, что людей нужно и можно мотивировать, но знал, что мой прыжок на амбразуру ничего не даст. Просто ещё одна впустую потраченная жизнь. Однако, вспоминая об этом сейчас, я думаю, что всё-таки мне нужно было сделать хоть что-то. В тот день мне с самого утра было не по себе. Вроде бы всё то же самое, что вчера и позавчера, и месяцы до этого, а на душе бывает очень неспокойно. Я всё ещё думаю, что это чувство касается только близких людей и будь я проклят, если мне доведётся снова испытать это и остаться сидеть так же, ничего не делая. А в тот день, как бы не было мне это противно вспоминать, я не придал значения своим ощущениям. И совершенно забыл о них, когда меня вдруг отправили за главой нашей зоны - мол, что-то из оборудования барахлит и надо прислать спеца. Я до сих пор не знаю, почему это был я. Почему кто-то отправил именно меня и почему несколько других людей вышли из шахты, а другие остались внутри. Я не услышал ничего такого, что заставило бы моё сердце забиться быстрее, потому что путь был довольно далёк. А когда я вернулся, то увидел, во что превратилась шахта. Эту картину я очень хочу забыть, но такое, пожалуй, не забывается.
Говорят, что помимо собственного горя в такие моменты не видишь ничего, но я помню всех людей, что стояли возле заваленной шахты. Меня даже не волновало, как всё произошло: я видел заваленный вход и понял, что их больше нет. Сердце подсказало мне, что среди всех этих стоящих нет отца и брата. Я проверил каждого, кто стоял перед той шахтой - многие были в шоке, многие плакали; и тот юнец, который раздражал упивавшихся своим горем людей, продолжал бродить по рядам. Казалось, никому не было до него дела, но некоторые смотрели на него. Стоило им взглянуть, и всё, что они собирались сказать, пропадало за пеленой молчания. Там были и вдовы; попадались такие же юнцы, как я; некоторые лишились кого-то одного. Я как сейчас чувствую табачный запах, вижу полные скорби глаза людей; чувствую нутром, они больше всего хотят напиться, но не могут. Им мерзко думать о том, что эта диверсия была спланировала, но вышла боком тем, кто хотел как-то повлиять на ход событий. До этого завала у тех, кого заставляли работать, была жизнь. Они находили в ней радости помимо опостылевшей им работы, а некто, кто посчитал себя богом-судьёй, отобрал у них жизнь и эту возможность.
Тогда я не знал, что делать, поэтому ушёл. Мне было всё равно, куда идти. То, о чём я тогда думал, было только мечтами, потому что я зависел от родных. А после того, как я увидел, что произошло, мир вдруг покрылся трещинами и разве что не разбился. Я ощутил свободу, вот только была ли мне нужна она такой ценой? Даже сейчас я бы ответил отрицательно на этот вопрос, если бы это что-то меняло.
Я был готов отправиться куда угодно, лишь бы больше в жизни не видеть этого кладбища. Я знал, что власти колонии используют нас, чтобы разобрать завал в шахте и знал, что придётся убирать тела. И хуже всего было то, что я точно знал, где и как найду родных. Разумеется, это были только их тела; но лишь один раз взглянув на них, можно было обеспечить себе долгие и не самые приятные кошмары. Тогда я долго бродил там, где меня не могли найти и только потом пришёл к тебе. А ещё, согласно уговору, ты больше никогда не будешь просить меня рассказывать тебе что-то подобное, Делайла